Арт-проекты - Арт-Персоны

Памяти Дмитрия Александровича Пригова

Дмитрий Александрович Пригов был похоронен по православному обряду. Некоторые этому удивились: поэзия и изобразительное искусство Пригова вряд ли свидетельствовали о его православии, да и в разговорах он не указывал на свои конфессиональные предпочтения.

Удивляться нечему. Во-первых, религиозность это, как бы то ни было, интимное дело общения с внеположенным, во-вторых, как хоронить большого русского поэта и художника, если не в соответствии с канонами православия? А что Проект Д.А.П. – один из ключевых феноменов в отечественной культуре последних десятилетий, давно не вызывает сомнения; в будущем, несомненно, это станет только яснее.

И столь же ясно, что Дмитрий Александрович Пригов – очень религиозный писатель и художник. Если всмотреться внимательнее, все его произведения, даже самые, казалось бы, анекдотические, об одном. О том, кто мы, откуда, куда мы идем? , об одиночестве человека и о возможности или невозможности его общения с чем-то высшим, о том, что, в конечном счете, в начале было Слово. И недаром многие исследователи, особенно западные, сближают творчество Пригова с немецким романтизмом, с Каспаром-Давидом Фридрихом, с Брентано и Новалисом. Иногда они копают глубже: справедливо находят схождения с кардиналом Николаем Кузанским, великим мистиком и одновременно великим рационалистом XV столетия, и далее – до неоплатоника III века Лонгина и его современника, великого христианского богослова Тертуллиана, сказавшего: Credo quia absurdum est .

В жилах Пригова – немецкая кровь, его фамилия – это русифицированное Priehoff. В Интернете мне удалось обнаружить некую Sue Priehoff из городка Шевиот, Огайо, потомка немецких иммигрантов и мать девочки, убитой серийным убийцей.

Но здесь вспомним другого немца, Мартина Лютера. В 1510, еще будучи католическим монахом, он совершил паломничество в Рим. Там, как положено, начал подниматься на коленях по Scala Santa, Святой лестнице. Взобрался до середины ступеней и вдруг услышал голос: Они будут жить только верой, не паломничеством, не покаянием . Встал, постоял и спустился вниз.

Все аналогии сомнительны, однако Пригова с некоторой натяжкой можно назвать Лютером русской литературы ХХ века . И не только потому, что он сильно развернул вектор ее развития. Как и отец Реформации, он был мощно укоренен в традиции. Это и пушкинское поэзия должна быть глуповатой , и стихи капитана Лебядкина, и Козьма Прутков, естественно – обериуты, конечно, – Олег Григорьев (да и в назывании им всех по имени и отчеству явственен подчеркнутый традиционализм). Как Лютер, Пригов невероятно разносторонен. В историю, скорее всего, он войдет прежде всего своими стихами (многие из них уже стали народным достоянием, и нередко люди даже не подозревают об авторстве). Именно в поэзии он был наиболее свободен и органичен, однако он ведь и выдающийся художник, очень интересный прозаик, блестящий публицист, автор и участник множества перформансов. Кроме того – идеальный собеседник, всегда уравновешенный и трезвый в суждениях, о чем бы ни шла речь, об искусстве, сугубо политических темах или даже про где бы выпить пива.

Пригову была свойственна немыслимая энергия. Как известно, Лютер однажды метнул в смущавшего его дьявола чернильницей и наверняка сделал это не вялой рукой. Будь Сатана существом телесным, не миновать ему серьезных синяков, а то и проломленного черепа. Точно так же Дмитрий Александрович и кикиморой орал, и участвовал в серьезнейших диспутах, и успевал в невероятных количествах писать стихи, и, что очень принципиально, не делал различия между важными и мелкими событиями. Он с одинаковой энергией и ответственностью участвовал в выставке в крупнейшем музее и в каком-нибудь совершенно маргинальном мероприятии. А это – признак демиургизма, ведь истинный творец с равным вниманием относится как к созданию солнца и луны, так и к определению судьбы любого таракана, в постовом милиционере он справедливо видит ось мироздания, а в мытье посуды – вселенский акт творения и разрушения. В 70-е он заранее хоронил свои стихи, изготавливая книжки-гробики , и тут же писал новые – это весьма показательно. Только автор с религиозным, но склонным к ереси сознанием, может себе позволить самолично сакрализировать свои творения, превращая их в мощи, зная, что рядом с реликвиями расплодятся новые живые сущности – часть из них в свою очередь станет нетленными мощами, часть же сгинет в полной безвестности. Но не важно: главное это what's important is work , как говаривал Энди Уорхол.

Вернусь к Лютеру. Он мог бы совершить до конца ритуал паломничества и вскарабкаться на самый верх Святой лестницы, мог бы покаяться и вести себя как положено доброму католику. Нет же, постоял-постоял посередине, да и пошел вниз, а потом перевернул историю церкви и человечества. Роль Пригова, конечно, скромнее, но и он мог бы стараться писать стихи как положено , вскарабкавшись по всем положенным ступеням, и, не исключено, оказался бы очень недурным, тонким, изобретательным поэтом. Но нет – выбрал аскезу сознательной графомании. В свое время Дмитрий Александрович полу-иронически, наполовину всерьез подсчитал, сколько в творческом наследии Пушкина настоящих шедевров. И пришел к умозаключению, что если он успеет написать в десять тысяч раз больше стихов, чем Александр Сергеевич, то вполне сможет затмить его в качестве солнца русской поэзии. А в этом есть что-то от протестантской этики труда.

В предпоследний раз я встретился с Приговым на развеске выставки Слово и изображение в ГЦСИ (в последний – на ее открытии). Дмитрий Александрович там строил свою инсталляцию, лазал вверх-вниз по стремянке, лепил на стены сотни газетных листов. В зале было жарко и душно, Пригов был раздет по пояс, и меня обрадовало его поджарое, мускулистое, молодое тело. Я спросил: Трудитесь, Дмитрий Александрович? . Он, улыбнувшись: Да, Никита Феликсович, тружусь, планида у меня такая .

Планида пошла по-другому. Пригов наверняка сделал бы еще много, мы вынуждены теперь довольствоваться тем, что он успел. Что-то неизбежно отсеется, однако несомненно останется достаточно для понимания огромной важности в нашей культуре проекта Дмитрий Александрович Пригов . Про его демиургизм и мистическую насыщенность уже сказано, но в творчестве Пригова есть еще одна черта – ясность и философическое спокойствие, какие бы потусторонние вопли и дураковатые образы ни разводил вокруг них автор.

Ведь именно Дмитрий Александрович – автор гениальной формулы культурная вменяемость .

К несчастью, с культурной вменяемостью у нас обстоит очень плохо. У нас все больше либо безрассудное камлание, либо скудоумное хитрованство. Что же, оставленное им – отличные пилюли от культурной невменяемости.

О Пригове мы еще много и долго будем рассуждать, пытаясь разобраться, был ли он великим ересиархом культуры или гарантом ее стабильности. А предложенное сейчас вниманию читателей – только мозаичный камешек в этих рассуждениях.