Выставки - Художественные выставки 2011

Галерея М-Ю Гельман
Хаим Сокол. Свидетель
www.guelman.ru

Открытие состоится 3 августа 2011, 19.00
Выставка продлится до 15 сентября 2011.

Художник Хаим Сокол является гуманистом в эпоху, когда слово гуманизм лишилось позитивного смысла (после того, как использовалось в лозунгах советской эпохи типа За гуманизм и дело мира! ). За всеми проектами художника видны четкие жизненные и социальные ценности. В российском арт-мире, вышедшем из соц-арта и концептуализма с их упором на относительность и контекстуальность всякого образа, появление такого искусства стало четким водоразделом между поколениями. Сокол принадлежит к поколению, уже утратившему жизненно необходимые в предыдущую эпоху навыки двоемыслия. И поэтому он способен создавать такие произведения, как Бешенство . В чреве игрушечной крысы копошатся солдатики. Главным приемом искусства, обращавшегося к миру детства и военной теме, еще недавно был гротеск. Солдатики вызывают в памяти вариации на темы Гойи в инсталляции Джейка и Диноса Чепменов Ад . Но вместо театра, как у знаменитых британцев, в работе Сокола – искренний ужас перед бессмысленностью войны, прямое послание, выстроенное по принципам символизма. И запоминается оно не хуже, чем Апофеоз войны Василия Верещагина.

Бешенство выбивается из ряда произведений, созданных художником для выставки. У других работ есть общая предыстория. Хаим Сокол обращается к личному и родовому опыту. Личный связан со стажировкой в Вене, родовой – с восприятием столицы Австрии в первую очередь через призму гонений на еврейское население в 1930-40-е годы. Ощущения художника косвенно перекликаются с высказыванием философа Теодора Адорно о нацизме и европейской культуре – знаменитой максимой о том, что писать стихи после Освенцима невозможно. Только на месте поэзии у Хаима Сокола облик современного европейского города. В физической чистоте Вены художник ощущает несовпадение с историей, а то и угрозу ей. Жизнь продолжается как ни в чем не бывало, и лишь человек, полностью включенный в контекст европейской хронологии, способен испытывать от этой чистоты дискомфорт (слово, использованное художником в тексте к выставке). На этом чувстве построена предыдущая выставка Сокола Rein ( Чисто ), прошедшая в Вене и перекликающаяся с выставкой в галерее Марата и Юлии Гельман.

На основе размышлений итальянского философа Джорджо Агамбена художник выстраивает мостик из чудовищного прошлого в как бы нейтральную, никакую современность. Лишенных прав современных гастарбайтеров он сравнивает с евреями в нацистской Германии. Эти люди не являются субъектами законодательства, но живут, по Агамбену, голой жизнью в новых лагерях , невидимых структурах современных городов. Чтобы дать голос невидимому слою, Сокол использует в своих работах материалы из быта гастарбайтеров, от фонарей на стройплощадках до половых тряпок. С помощью такого материала он очеловечивает реди-мейд. Гуманизм и использование в искусстве реальных вещей сочетаются редко. У Сокола предыстория использования материала оставляет в нем след конкретной культуры (в археологическом смысле). Сокол, один из участников выставки Русское бедное , на этот раз трактует бросовый материал политически, а не пластически. С помощью материала Сокол лишает свои произведения налета сентиментальности, появляющегося там, где мы видим просто старые вещи, найденные на помойке чемоданы, корыта, почтовые ящики и так далее.

Параллельно художник занимается проектом, скрытым от глаз зрителя. В акции Натуральный обмен он покупает на вырученные с интернет-аукциона своих работ деньги новую обувь для группы знакомых гастарбайтеров. Их старая обувь достается художнику. Это напоминает программу правительства Москвы по обеспечению приезжей рабсилы подержанными велосипедами, но в случае Сокола есть важное отличие: платит не бюрократ, а человек, не связанный экономическими узами с местом своей работы.

Сравнение гастарбайтеров и евреев легко оспорить. Но для художника-гуманиста оно необходимо, чтобы пойти вглубь. В современном общественном климате гастарбайтеры являются предметом опасений или ненависти миллионов. Интеллигентное меньшинство старается защищать их права. Никто не воспринимает эту массу как источник художественной – в противоположность репортажной – фактуры. Свидетель Сокол вытаскивает на свет фрагменты мира, который мы стараемся не замечать. Наличие темных и бесформенных пятен на социальной карте вызывает у художника тревогу. Возможно, его проект лишь способ с ней справиться. А может быть, шаг к более широкому взгляду на ситуацию.

Валентин Дьяконов

Свидетель

Зимой этого года я поехал в Вену в трехмесячную резиденцию для художников. В Европе я, естественно, бывал неоднократно, к тому же я и сам являюсь гражданином страны-участника конкурса Евровидение. Так что никакого культурного шока я не испытал. И тем не менее в чистой, чрезвычайно удобной для жизни Вене я сразу испытал чувство внутреннего дискомфорта, незнакомое мне по немытой России. Вскоре я осознал причину этого душевного недомогания. Дело в том, что впервые в жизни (во всяком случае в сознательном возрасте) я достаточно надолго оказался в стране, где когда-то массово и с несомненным успехом истребляли евреев. Несмотря на то, что в сегодняшней Вене 10% от общего числа жителей составляет турецкое население, еще 10% и даже больше – сербы и т.д., Вена с завидным упорством сохраняет традиционный облик светской европейской столицы, в которой все архитекторы немного кондитеры. Этот облик, а точнее образ, сложился в немалой степени благодаря стараниям поданных Австро-Венгрии еврейского происхождения, как знаменитых на весь мир банкиров, ученых, музыкантов, архитекторов, писателей и художников, так и многочисленных безымянных тружеников. Возможно, поэтому Вена выглядит, как живой мемориал евреям.

В этот же период я съездил в концлагерь Маутхаузен, в трех часах езды от Вены. Удивительным образом ни в Вене, ни, что еще более странно, в Маутхаузене я не испытал ни ужаса, ни боли, ни отвращения. Только все тот же дискомфорт. Меня не покидало ощущение дежавю, что я все это уже видел, все испытал. Более того, все это продолжается и сейчас.

Как всегда, в нужное время приходят нужные книги. Благодаря наводке друзей я стал прилежно штудировать Агамбена. И моему ощущению бесконечного лагерного опыта нашлось объяснение – чрезвычайное положение . Ситуация чрезвычайного положения конституируется отношением отверженности или исключения, когда человек выводится за пределы права (как, например, в случае Нюрнбергских законов в отношении евреев), превращаясь в форму биологического существования или голую жизнь , то есть в объект бесконечного и безраздельного насилия. Источником этого насилия становится суверенная власть, которая симметричным образом извлекает себя за пределы права. ...Политика, – пишет Агамбен в своей книге Homo Sacer. Суверенная власть и голая жизнь , – уже давно стала биополитикой, а на кон отныне ставится лишь решение о том, какая форма организации способна наиболее эффективно обеспечить заботу, контроль и наслаждение голой жизни... В этой перспективе лагерь как чистое, абсолютное и непревзойденное биополитическое пространство (как таковое основанное только на чрезвычайном положении) остается тайной парадигмой политического пространства современности, метаморфозы и воплощения которого мы должны научиться распознавать .

Проще говоря, ничего по большому счету не изменилось со времен Освенцима, только в роли евреев сегодня выступают беженцы, нелегальные иммигранты, гастарбайтеры, да и мы все. Лагерь, глубоко укоренившийся в Городе, – это новый биополитический номос планеты . И в этом смысле Вена мало отличается от Москвы. В такой ситуации я, как художник, должен только свидетельствовать. Именно не сообщать, а свидетельствовать, как непосредственный участник происходящего. К сожалению, мои возможности ограничены и моим личным экзистенциональным опытом, и осознанием того, что я неизбежно принадлежу к серой зоне , о которой пишет Примо Леви и, ссылаясь на него, Агамбен, зоне в которой палач и жертва меняются местами. И это перевоплощение происходит каждый день, каждую минуту. Житель современного города (особенно Москвы) – это человек-оборотень, который превращается то в бездомную собаку, которую каждый может пнуть в живот сапогом, то во владельца этого сапога.

Работу в этом направлении я начал в Вене в проекте Rein (Чисто) . Тогда же я начал использовать инструментарий уборщиков. В московской выставке я продолжу использование гастарбайтерных материалов – половых тряпок и пергамина.