Выставки - Манифеста

Ярослава Бубнова родилась в Москве. Она основатель и бессменный директор Института современного искусства в Софии, куратор многих международных выставок, в том числе один из кураторов Первой и Второй Московских биеннале современного искусства.

— Ты только что приехала с заседания интернационального Совета Международного фонда «Манифеста». На этом заседании, как мы уже писали, было принято решение о том, что в 2010 году «Манифеста» пройдет в испанском городе Мурсии, а не в Гданьске, как все ожидали. Ты, я знаю, была против. По каким причинам остановили свой выбор на Мурсии, которой до сих пор не было на карте искусства?

—«Манифеста» в сложных финансовых обстоятельствах. А муниципалитет Мурсии располагает достаточным количеством средств и, главное, имеет возможность ими оперировать. А у Гданьска средств своих нет, это средства центрального бюджета, которые как-то с трудом выделяются, плюс городские структуры настойчиво лоббировали какие-то свои фигуры, что фонду «Манифесты» не понравилось. У Мурсии таких претензий нет. Но там вообще никого и ничего нет.

— Что означает этот выбор идеологически?

— Это будет сформулировано, очевидно, так: расположение этого города всю вторую половину ХХ века связано с легальными и нелегальными эмигрантами из Северной Африки, и это предлагает совершенно новые перспективы, связанные с «расширенным представлением» о Европе.

— А Гданьск готов был предложить воспоминание об идее «Солидарности»?

— Да, основным местом должны были быть судоверфи Гданьска, великая точка на карте европейской истории. Юбилей «Солидарности» как раз будет в 2010 году. 30 лет «Солидарности», 20 лет, как Валенсе дали Нобелевскую премию. И типичная для Восточной Европы ситуация — очередной девелопер выкупил судоверфи и предлагает их. Проблема в том, что это частный капитал, принадлежащий одному лицу. Это смутило «Манифесту».

— В результате отказались от идеи, которая, в общем-то, лежала в основе «Манифесты», — идеи объединения Европы по ту сторону западно-восточной стены. Расскажи для наших читателей о том, что такое «Манифеста» и каковы прерогативы Совета, в который ты входишь.

— Идея новой европейской биеннале, переезжающей с места на место, восходит к 1993 году. Инициаторами были известные кураторы из разных стран, человек пять-шесть: Крис Деркон, Хедвиг Фейн, Хенри Меррит Хьюз, кажется, Каспар Кениг… В то время еще не было много биеннале, в основном только венецианская, которой все были недовольны… Но все были в бурном восторге от раздела Аperto в Венеции, где не было национального участия, были совершенно разные вещи очень молодых художников, это все носило некий необязательный характер, и работы были очень хорошие. Насколько я знаю, именно модель Аperto легла в основу «Манифесты».

Все было сделано очень профессионально, был сразу создан Международный фонд «Манифесты», зарегистрирован он в Голландии. Это фонд, собирающий средства. В прерогативу Совета входят немногие, но ключевые решения — мы прежде всего выбираем город. Города сами предлагают себя, обещая, во-первых, деньги и выставочные площадки типа музеев и залов (или же они говорят, что им нужно восстановить такие-то индустриальные помещения и «Манифеста» может им в этом помочь). И, во-вторых, идеологическую нейтральность на уровне мэра и советников по культуре городской управы — что те не будут влиять на выбор кураторов и темы. Это все они должны подписать практически кровью. Это очень важно.

Когда город выбран, мы назначаем местного координатора, финансово ответственную фигуру. Откуда мы его берем? Конечно, на основании разных сплетен и советов друзей и знакомых. Выслушивая также предложения города. Но считается, что хорошо, чтобы человек не был связан с политико-административной структурой города, иначе город будет на него давить.

Потом мы выбираем тему выставки и кураторов. Каждый член Совета предлагает свой список, раньше по десять человек, теперь по пять: нет времени. Потом эти люди присылают мотивационные письма, выбирается шорт-лист, люди приезжают для интервью. Кураторов новой «Манифесты» мы, наверное, объявим где-нибудь во время открытия Венецианской биеннале, в самом начале июня.

С самого начала была установка, что у «Манифесты» должно быть несколько кураторов. Венеция всех раздражала тем, что там один начальник, большой белый брат, который никакое искусство уже хорошо не знает, но у него какие-то свои стратегии. Была идея приглашать кураторов не из крупных центров и создавать кураторские группы. И каждый раз один человек из этой кураторской группы пополняет собой Совет. И вот в 2002-м я и вошла в совет как один из кураторов «Манифесты» во Франкфурте.

— Как это все организовано финансово?

— Первую «Манифесту» пытались сделать на чисто западном прагматическом принципе: предполагалось, что каждая страна заплатит за своих художников. Как сейчас помню, семь тысяч гульденов. Не делай такие глаза, имеется в виду, конечно, не проплатить участие своих блатных — это все в том случае, если художника уже отобрали кураторы! Тогда ничего не вышло. В манифесте «Манифесты» написано, что ее основная задача — восстановление европейского культурного поля, отслеживание разных процессов после падения Берлинской стены, на Востоке и на Западе. И эту идеологию с этой практикой объединить было невозможно. Страны, откуда они художников выбирали, у них просто столько денег не было. Тогда перешли на бодрую систему фандрайзинга, но это было ново. Поэтому первая «Манифеста» состоялась только в 1996 году, в Роттердаме.

Конечно, мы всегда пишем письма в министерства культуры: «ваш художник выбран, мы бы очень хотели, чтобы вы его поддержали финансово». Когда я была куратором, у нас был один македонский художник, он приехал уже на открытие и говорит: ведите меня к вашему кассиру, я деньги привез. Его Минкульт, оказывается, выписал ему определенную сумму, но так как из Македонии очень дорого переводить их на счет, то ему выдали налом… Честный художник, немудрящее министерство… А деньги были типа двух тысяч евро…

Но вообще, «Манифеста» оплачивается в основном городом, который ее принимает. Есть bidding money — это минимум, который город берется дать. На настоящий момент это 1 млн 300 тысяч евро. Плюс 300 тысяч — они перечисляются на счет фонда «Манифесты» и идут на его работу, которая состоит в том, чтобы искать остальные деньги. Довольно много денег всегда дают разные голландские фонды, они щедрее и эффективнее других, уж не знаю почему. Город может, конечно, предложить своих традиционных спонсоров, если они у него есть. Это был случай Сан-Себастьяна (2004), и получилось так, что после этого «Манифеста» стала стоить намного больше. Это был, кстати, уникальный административный случай: «Манифесту» очень захотел мэр Сан-Себастьяна. Он сам нас нашел и к нам обратился. Такой милый человек, всегда ходит с двумя охранниками, потому что ЭТА не прощает коллаборационизма, а он хоть и на выборной должности, все равно служит федеральному испанскому правительству. Баски, да и весь мир совершенно потрясены «культурным эффектом Гуггенхайма»: якобы наличие Гуггенхайма в Бильбао на 60 процентов сократило терроризм. Потому что ЭТА иностранцев не убивает, у них не та цель. Они не хотят создавать неприятный имидж своей маленькой, но гордой стране. Кстати, ныне Мурсия считает своим долгом конкурировать с баскским Сан-Себастьяном чисто политически, им обязательно нужно было две «Манифесты» на одну Испанию…

Таким образом, мэр Сан-Себастьяна дал помимо bidding money еще три чистых миллиона евро плюс еще отдельный фандрайзинг плюс разные страны добавили (теперь и русский Минкульт платит). Он еще и кураторам доплатил сверх нормы. Было много денег на production, которым занималась местная фирма: там какой-то порт вышел из употребления, и местный девелопер готов был заплатить, чтобы его оживить.
Но в результате «Манифеста» очень подорожала, и все уже думают в этом масштабе. Для последней «Манифесты» в Италии выбранная провинция предложила 100 тысяч квадратных метров выставочных площадей, что во много раз больше, чем кто-то другой когда-либо предлагал. Это прекрасно, но на это нужно в сто раз больше денег! Бюджет здорово вышел за 4 млн, не считая денег на реконструкцию всех этих индустриальных зданий. Реконструкция одного только здания около Больцано стоила 15 млн евро.

— Какую же эволюцию претерпели идеи «Манифесты»?

— Эволюция в моем сознании — это некое развитие к лучшему, но в данном случае это вряд ли так… «Манифеста» задумывалась как передвижная биеннале для Европы, и Восточной, и Западной. С определенного момента пошли разговоры, что Европа уже не та, что Восточная Европа — член Евросоюза, никакой Восточной Европы нет, Европа вообще уже не центр, все самое интересное происходит вне ее, и что «Манифеста» должна расширяться за пределы Европы. Весь этот поворот произошел на волне «Документы-11» (2002), которая была очень постколониальной и открыла перспективный, как показалось, путь «креолизации культуры». Вот тогда эта идея и запала в голову «Манифесты». С этим связано приглашение неевропейских кураторов, с одной стороны (на последней «Манифесте» в Италии одним из кураторов был индийский коллектив художников-активистов RAQS Media Collective), и, с другой — выбор мест, которые являются перекрестками Европы с не-Европой. Началось все с Кипра в 2006 году, хотя попытка и оказалась очень неудачной.

— От кого это желание исходит? Или это давление извне?

— Я бы сказала, что это некоторая придурь «Манифесты» в поисках своего собственного лица. Ей показалось, что лицо ее стало нечетким из-за того, что возникла конкуренция других мест, самых неожиданных. Например, Стамбула. Или Москвы. В 1995 году, еще даже до первой «Манифесты», был опыт Йоханнесбурга. За эти годы возродилась биеннале в Сан-Паулу, которую в начале 90-х официально списали со счетов. И возникла масса маленьких биеннале, с которыми я была связана, — Тирана, Гетеборг… Мои западные коллеги очень любят обсуждать, что идея биеннале исчерпала себя, но они обычно все-таки имеют в виду Венецию. Я-то считаю, что периодическая международная выставка современного искусства пока еще никому не помешала. Биеннале — это такой инструмент по даванию пинка местной культурной ситуации.

В конце 90-х возник еще некий перенос энергии из сферы выставочной в коммерческую. Появилось огромное количество разных ярмарок, на них стали предлагаться и продаваться типы работ, в 80-е практически невозможные. «Биеннальные» работы. Инсталляции, видео. Мало того, многие коммерческие ярмарки стали заимствовать у биеннале ее типичные инструменты — тематические дискуссии, кураторские некоммерческие выставки. Ярмарки стали посвящаться какой-то одной стране. ARCO в Мадриде это делает каждый год. И некая страна делает в Мадриде практически свой павильон, как в Венеции, даже в большем масштабе. В 90-е это очень сильно отсосало креативную энергию, и «Манифесте» показалось, что она в кризисе. И она стала искать выхода на неевропейских путях.

Но это пока что до добра не доводит. Устраивать такие выставки вне Европы очень трудно. Биеннале — одна из европейских моделей существования искусства, ни в Азии, ни в Америке она не очень приживается.

И всего-навсего один раз за эти больше чем десять лет «Манифеста» оказалась в Восточной Европе — в Любляне. Один из феноменов расхождения теории и практики состоит в том, что конкурсы выигрывают очень богатые города. Они, может быть, не такие известные культурные центры, но это инфраструктурно развитые прогрессивные места — Роттердам, Люксембург, Сан-Себастьян (один из самых богатых городов в Испании, туристический центр…). Это был парадокс: сделать все для Восточной Европы, где нет инфраструктуры, денег, ноу-хау… в результате очень богатые места просто купили себе это ноу-хау и получили его. И это, конечно, тоже проблема.

Мне также не очень нравится тенденция каждый раз искать город, который был бы конфликтной точкой европейской географии — в надежде, что современное искусство все это вылечит. Я, честно говоря, очень против. Это было в Сан-Себастьяне, и в этом состоял выбор Кипра.

— Что произошло с «Манифестой» на Кипре в 2006 году и почему она была отменена?

— На эту тему очень много спекуляций. Был выбран город Никозия. С ним соперничали, помню, Лион, Берген, Неаполь… Это был счастливый период «Манифесты», когда еще много городов хотело участвовать. Сейчас это уже стало слишком дорого.


Впервые тогда у Совета появилась идея использовать какие-то уже готовые кураторские коллективы: между кураторами всегда ведь бывают конфликты, многие потом вообще не могут друг друга видеть, и хотелось подстраховаться. И мы выбрали группу, которая выглядела очень сложившейся. Это были Антон Видокле, Мей Абу Эль-Дахаб и Флориан Вальдфогель. Их проект звучал очень красиво, но, с моей точки зрения, утопично. Они с самого начала хотели делать не выставку, а академию. Они считали, что в Никозии, как и на Кипре вообще, не хватает образовательных организаций, все художники учатся в Англии, у них так уже лет двести. Конфликт был заложен с самого начала, потому что город и его единственная организация, Центр современного искусства, естественно, хотели выставку. Я как раз была тогда в комиссии, которая занималась переговорами с городом. И каждый раз город говорил: академия — это хорошо, но будет ли выставка? И каждый раз кураторы как-то невнятно отвечали. В результате они остались при впечатлении, что делают шикарную академию с шикарными мастер-классами приглашенных звезд, а город думал что-то свое.

Была и другая проблема: в Никозии, как известно, green line, граница, проведенная ООН. У кураторов появилась идея делать выставку по обе стороны границы, чтобы объединить Никозию в логике «Манифесты». Эта идея абсолютно провалилась, как идеологически, так и финансово, потому что греческая сторона должна была платить за «Манифесту» с двух сторон, а они этого делать не желали. И впали в совершенно истерическое состояние. Плюс у кураторов возник тяжелый конфликт: как полагается, они к этому моменту уже не разговаривали между собой. А Международный фонд «Манифесты» является еще и арбитражной организацией, кураторы обязуются, что в случае конфликта личного характера все должно выясняться в нашем Совете, а уж потом — суд, скандал, развод, киллеры и т.п. Пока мы пытались потушить этот конфликт, город просто сказал, что он ни на какую академию денег не давал. В общем, «Манифеста» пыталась менять свою модель в движении, а для организации, которая связана с public money и какими-то юридическими элементами, это всегда очень сложно. В результате город Никозия отменил «Манифесту» и начал по суду преследовать Международный фонд «Манифесты», а потом, немного подумав, еще и каждого из кураторов. «Манифеста» наняла очень квалифицированную юридическую фирму, перевела выяснение дела на территорию Голландии, и сейчас уже этот вопрос закрыт, но он закрылся только в прошлом (2007) году, когда в Никозии сменился мэр и он понял, что ему это не нужно, так как общественное мнение Кипр не поддержало. Но «Манифеста» просто погибала, потому что они заморозили ее счета. Почти четыре года у «Манифесты» не было никаких денег, все делалось неким хитрым юридическим путем, поступлением денег на другие счета — ну, в России этому не надо никого учить.

— И какие же фонд «Манифесты» сделал для себя выводы из этой истории?

— Чисто административные. В состав Совета ввели нескольких голландских подданных — не кураторов, теперь там есть юристы. Некоторые сами ушли, и теперь, помимо директора Хедвиг Фейн, в Совет входят (перечислю самых известных) Чарльз Эше [известный куратор социально-политических выставок, директор музея в Эйндховене], Массимилиано Джони [молодой перспективный куратор из Нью-Йорка], один из членов RAQS Media Collective, которые были кураторами в прошлом году, Даниэль Бирнбаум [куратор ближайшей Венецианской биеннале], Сарат Махарадж [один из кураторов «Документы-11», сделавший после этого большую международную карьеру] и Виктор Мизиано.

— Как проходило обсуждение?

— Мы с Чарльзом Эше были в меньшинстве, призывая не забывать о восточноевропейском векторе «Манифесты». Виктор Мизиано говорил, что Европа себя исчерпала и что все самое интересное — в Азии, Африке и Латинской Америке. Это было ярко, но, по-моему, странно. Мне показался интересным тезис Сарата Махараджа о том, что Европа изменилась и что нужно продолжать заниматься этой новой Европой, а не пытаться навязать европейскую культурную логику, которой является логика биеннале, неевропейским культурным сценам. В Европе очень много неевропейцев, в том числе и художников. Они приезжают туда, уже будучи относительно успешными художниками, и производят вполне европейский культурный продукт исходя из других традиций. Они продолжают существовать в европейской логике. Он также говорил о том, что Китай сейчас, с его невероятным производством и художников, и искусства, создает еще и инфраструктуру, причем европейскую по типу. Поэтому считать, что Европы нет, неправильно, она просто экспортирует совершенно другой теперь продукт — инфраструктуру. Фонды, публичные деньги, музейные институты, которых никогда не было ни в Африке, ни в Индии, ни в Китае… Он говорил, что это надо тоже изучать и, может быть, «Манифесте» надо на этом сосредоточиться. Но Европа ни для кого не привлекательна, мала, всем хочется покорять большие пространства…

— Какие восточноевропейские города выражали желание участвовать в конкурсе?

— Таллин два раза выдвигал свою кандидатуру, его сильно лоббировали представители Хельсинки, но потом оказалось, что Таллин себе построил новый музей вместо «Манифесты», и все потеряли к нему интерес. Кто еще проявлял большое желание? Белград — на уровне своего министерства, но не на уровне города. И Польша — Краков и вот сейчас Гданьск. И это, пожалуй, все. Гданьск дальше всех продвинулся.
Что касается Москвы, то я еще в 2002 году ее предлагала Совету. Я это тогда же предложила Мизиано и Бакштейну. Виктор был тогда очень негативно настроен, он сказал, что «Манифеста» — отстой, а Иосиф произнес пророческую фразу: «Три миллиона? Лучше мы что-нибудь свое сделаем».

Я сейчас лоббирую Киев, предлагаю заинтересованным лицам там убедить свои городские власти. Это реально. Тем более что «Баварский украинский союз индустриалистов» немедленно выразил готовность поддержать «Манифесту» в Киеве. А в России напрашивается Калининград. Идея, кстати, исходит из русского Министерства культуры и пока не имеет реальных измерений, но звучит очень хорошо и реализуемо. Это всем понравится.

— Что мешает восточноевропейским городам принимать у себя «Манифесту»?

Главная проблема в том, что не отработана инфраструктура для больших международных проектов. «Манифесту» лучше всего сравнивать не с местной выставкой современного искусства, пусть даже большой, а с каким-нибудь из новомодных кинофестивалей, но не мейнстримных, а типа фестивалей короткометражного фильма или дигитального кино. Для них нужна быстросоздаваемая инфраструктура с большим количеством людей, понимающих, о чем речь. Чтобы ни одна секретарша, ни один ассистент не путал дигитальное видео с фильмами Никиты Михалкова. Таких людей вне столиц, как правило, нет, а Восточная Европа очень трудно создает временные инфраструктуры. Плюс еще Восточную Европу (как членов Евросоюза, так и не членов) справедливо подозревают в коррупции. Проще говоря, любой проект превращается в очередной насос. Денег надо намного больше, чем в Европе. Наконец, инфраструктура все еще невероятно централизована, как в больших богатых странах, так и в маленьких бедных. Очень трудно выделить бюджет вне столицы на какие-то крупные проекты. А «Манифеста» хочет работать в первую очередь с нестолицами или по крайней мере с некрупными городами.

В Любляне, кстати говоря, результат был двойственный. Представители местной сцены были настроены негативно, потому что «Манифеста» забрала у них весь бюджет, им пришлось заморозить другие проекты. А «Манифеста» просто ушла, сняв свои шатры…


Возможно, номадический вариант биеннале вообще немного устаревает — эта модель все-таки утопическая. Сейчас выставки стоят очень дорого, даже производство работ молодых художников, а мы ведь работаем именно с молодыми. Все теперь хотят страховку и профессиональный транспорт, а в 1970—1980-е годы художники даже на «Документу» сами привозили работы! И было гораздо меньше посредников. Еще в 2002 году мы общались с самими художниками, а сейчас у них у всех галереи, какие-то ассистенты, инженеры, студии. Это все стоит денег. Все чаще художники настаивают, чтобы им платили гонорары. В 2005-м я впервые столкнулась с тем, что художники требуют projection fee [плату за показ видеоработы]. Раньше вообще не существовало такого термина! У них своя мотивировка: видеоработы продаются редко, у них нет объектов на продажу, они профессионалы, им надо с этого жить. И я всегда стараюсь платить художникам, особенно потому, что я работаю с художниками из Восточной Европы, где рыночная система погибла, не развившись.

— Но если даже «Манифеста» и не была в Восточной Европе, для восточноевропейских художников она оказалась очень важной стартовой площадкой, так?

— Да, «Манифеста» — это прежде всего успешный бренд, очень полезный для художников. На нее приезжает куда больше специалистов, чем если бы она называлась просто «Вперед, к звездам» или «Назад, к корням». Именно после «Манифесты» стали звездами Недко Солаков, Павел Альтхаммер, Дан Перьовши, Артур Жмиевски, Моника Сосновска, Ян Манчушка, Кулик и Осмоловский…

— Молодые российские художники спрашивают: что они могут сделать для того, чтобы попасть на «Манифесту»?

— Что они сами могут сделать, мне трудно себе представить: как и любой бренд, «Манифеста» бюрократизована. Будущие кураторы будут делать research через имеющиеся институции, в России это прежде всего фонд Московской биеннале современного искусства. С тех пор как погибла система центров современного искусства Сороса в Восточной Европе, никакую информацию получить там невозможно, для этого нужно иметь личные связи. В России тем более. Так что ситуация непростая.


Тем более что «Манифеста» по-прежнему пытается не работать с галереями — мы хотим получать информацию НЕ через них. Хотя галереи с большим удовольствием обслуживают «Манифесту», французы про своих молодых художников были готовы сразу в шести экземплярах всю информацию прислать. Но мы всегда старались этого не делать. Большие галереи тебе никогда не покажут, что у них есть, а только то, что они хотят показать. У них ведь там миллион еще других авторов, но надо знать, что они есть, — они ведь не всё вешают на своем сайте.

А в России молодые художники очень рано попадают в лапы галерей. Как и в Австрии, например, — там тоже нет другой формы показа искусства, кроме галерей. Но это не очень хорошо. У русских галерей всегда монополия. Я в свое время обращалась к Гельману по поводу международных проектов, хотела включить его художников. Так он сказал «не надо, мы сами делаем выставки».


При этом московские художники все равно промискуальны — художник делает выставки то в одной, то в другой галерее. В Америке и Европе это была бы просто смерть художника, с ним бы никто не стал больше работать! Или давать в одно и то же время работу на две выставки, если это тиражная вещь… Так не полагается! Иногда художников очень жестоко наказывают за это: куратор может всем лично позвонить и рассказать об этом, и никто не будет больше с ним работать в течение многих лет. На Западе были такие случаи… Но в России это считается в порядке вещей.

Еще русские художники могут себе позволить одну и ту же работу выставлять бесконечно. Я была поражена, когда увидела проект Scotchparty группы «Радек» на премии Кандинского в 2007 году. Это ведь был перформанс 2001 года! Они просто эту видеозапись подали как новый медиапроект. Это очень неправильно. Поэтому никто и не хочет с русскими работать.

— А что еще русские художники делают неправильно?

— Главное — они предпочитают работать с галереями, а не с кураторами. Это их губит на международном уровне. Потому что кураторы — это союз взаимопомощи. Кураторы ведь не зарабатывают на художниках, они зарабатывают на проектах. Поэтому я тебе всегда дам телефон того, кто тебе нужен. А ты мне. А если и ты и я продаем одного художника, я тебе телефон не дам и скажу, что он очень занят… Так что это недальновидно со стороны художников…

Да и вообще вся эта структура московской сцены с огромным количеством частных денег… Художники предпочитали продавать, а не показывать. Я большое количество работ русских художниках в последние годы видела уже в коллекциях, а не на выставках. А это значит — никто их не видел. Но, вероятно, сейчас этот период российской художественной жизни, к счастью, закончится…