Биеналле - Венецианская биеннале

Искусствовед, критик, специалист по утопиям Борис Гройс объяснил РИА Новости, зачем нужна индустриальная биеннале, какова цель современной русской жизни и в чем сходство между Уралмашем и Дамиеном Херстом. Беседовала Ирина Саминская.

- Какие ассоциации вызывает у вас идея российской индустриальной биеннале?

- Биеннале распространяются сейчас по всему миру, и было интересно услышать, что это начинание двинулось на границу Европы и Азии, на Урал. Это часть общей глобализации современного искусства, процесса, который многих раздражает, но меня — нет.

- Почему все-таки биеннале — именно индустриальная? Какое отношение советская индустриализация может иметь к современному искусству?

- Индустриальная эпоха началась не в советский период, а еще в XVIII веке. Для этой эпохи характерна проблема соотношения индустриального труда - как сказал бы Маркс, отчужденного труда, когда рабочий отделен или отчужден от результатов своей деятельности, а его креативные возможности остаются нереализованными — и идеала художника, находящего в труде выход для своего творческого потенциала. Этот дуализм труда был центральной темой общественной дискуссии на протяжении всего XIX и XX века. А марксизм - с которым играют, кстати, и кураторы Уральской биеннале — призывал превратить труд отчужденный в труд художественный, творческий. Маркс хотел, чтобы каждый рабочий стал художником, творцом новой жизни, что не сильно отличается, например, от знаменитого требования, выдвинутого Йозефом Бойсом: каждый рабочий должен стать художником. Более того, сейчас некоторые итальянские авторы вроде Паоло Вирно утверждают, что мы живем в эпоху пост-фордизма, когда наступила идиллия всеобщего креативного труда. И я написал об этом полемическую статью для каталога Уральской биеннале. Я обратил там внимание на противоположный процесс, на то, что сам по себе труд художника и художественная система в целом все больше стали превращаться в индустрию.

- Получается, что художники заняли места рабочих?

- Идеал независимого художника остался в прошлом. Сама художественная система превратилась в корпорацию, где художники работают в качестве традиционных индустриальных рабочих или предпринимателей, менеджеров среднего и крупного звена. Образец художника-управленца - Дэмиен Херст, на которого работают тысячи людей: они изготавливают произведения искусства и осуществляют торговые операции по всему миру. Но есть и художники, которые рефлексируют над этим процессом — например, Дональд Джадд и другие американские минималисты; в сущности, это началось уже с Марселя Дюшана и реди-мейдов. В общем, мне кажется, что соотношение между индустриальным и креативным трудом, между ситуацией рабочего и ситуацией художника - важная тема; она всегда присутствует в скрытом виде, но не всегда раскрывается, и мне понравилось, что кураторы Уральской биеннале ее подняли.

- И все же контекст этого проекта — в первую очередь локальный, напрямую отсылающий к советской индустриализации и связанной с ней утопии.

- Контекст, конечно, сужен, но неизменен. Советская индустриализация 30-х годов, которая и создала Свердловск с его Уралмашем , была попыткой превратить индустриальный труд в творческий процесс по созданию нового общества, новой страны. Люди работали не традиционно - чтобы получить зарплату и потом пропить или в лучшем случае прокормить семью, - а для того, чтобы построить новое общество. Они понимали себя как часть коллективного художественного проекта. Коммунизм ведь был в принципе художественным проектом.

Если мы теперь посмотрим на современную русскую ситуацию, то также увидим странную форму утопизма. В России капитализм, который во всем мире выступает как наличная реальность, реализуется в качестве социальной утопии: народ строит капитализм. Это строительство капитализма в какой-то степени напоминает реальный капитализм, а в какой-то — коммунизм, точнее, строительство коммунизма. В этом смысле устроить выставку на территории советских заводов - не самая плохая идея: так подчеркивается определенная утопическая преемственность. Вдобавок, проект носит глобальный характер, который был и у коммунизма, так что биеннале не сильно отличается от Уралмаша . Вы берете провинциальный город и помещаете туда нечто универсальное, художественное, утопическое и глобальное — и так все сходится.

- Вам не кажется, что этот новый проект отвечает запросам власти в современной России? Он инновационный, масштабный и формирует новую идеологию.

- Дело в том, что искусство всегда работает на создание идеологии, ведь любая идеология тоже является произведением искусства. Я думаю, что цель современной русской жизни - это дизайн. Возможно, я ошибаюсь? Идеология сегодня в России — тоже дизайн, и в этом она не сильно отличается от идеологии современного Запада.

- Нет ли в использовании «мертвых» заводов как площадок для реализации художественных проектов побега от реальных проблем? Ведь эти площадки умерли, а с ними — и рабочие места многих сотен людей.

- Они погибли, но не только на Урале — они погибли и в Детройте, и в Питтсбурге. И если мы посмотрим на эти заброшенные пространства, то увидим, что там открываются, скажем, музыкальные студии. Или вот пример - галерея Тейт в Лондоне, которая располагается в заброшенном индустриальном пространстве. Мне кажется, современное искусство надо понимать как новую индустриальность. Искусство сегодня - это та сфера, куда интегрированы финансовые потоки и миллионы людей. Это огромная производственная мощность, которая заменила традиционную индустрию, в этом индустриально-художественном комплексе задействованы деньги и люди. Вы знаете, например, что совокупный продукт, производимый современным искусством в странах Евросоюза, превышает по стоимости совокупный продукт сельского хозяйства? Просто вместо одной фикции создается другая. Уралмаш ведь тоже был фикцией, так как не совсем понятно, что и для кого он производил. Раньше люди кормились с одного художественного проекта, завода, а теперь — с другого, с биеннале. Но ответить на вопрос, в какой степени каждый из них реален, а в какой - фиктивен, довольно сложно.

- Какие перспективы у Первой уральской индустриальной биеннале?

- Этот вопрос не из серии теоретических: я не знаю, насколько власти Екатеринбурга будут практически заинтересованы в том, чтобы продолжать биеннале. Помню, во времена моей молодости я слушал речь Брежнева, который говорил, что пора выйти на уровень сегодняшнего дня. И надо сказать, что меня поразила тогда эта формулировка. В каком-то смысле она застряла у меня в памяти. На мой взгляд, Уральская биеннале, как и многие другие схожие проекты, - это попытка вывести себя на уровень сегодняшнего дня. Это процесс само-апдейтинга, как у компьютера, и это тоже не сугубо русский процесс. Сейчас многие в мире заняты само-апдейтингом.

- Вы говорили в одном из интервью, что у современного искусства нет перспектив. Но разве Уральская биеннале, являясь продуктом современного искусства, не смотрит в будущее, спекулируя на прошлом?

- Нет-нет, это не взгляд в прошлое и не взгляд в будущее. Это взгляд в настоящее. Современное искусство называется contemporary art, и такого феномена мировая культура еще не знала. Был Ренессанс, который возрождал прошлое, был футуризм, который планировал будущее, а современное искусство занимается настоящим, ориентировано исключительно на сейчас и стремится к глобальному охвату, к власти над воображением тех людей, которые живут сегодня.